никто Егорова не забаллотировал. Он сам уже после публикации в «Известиях» снял свою кандидатуру. Выдвигал его, к слову, наш институт. Прокатили Болтянского – ни для кого не секрет, что в науке он пустоцвет.

Марков был изумлен и даже растерян несколько. Но почему же Егоров заявил, что именно провал на выборах сыграл роль той последней капли, что переполнила чашу его терпения? Почему?

Академик словно угадал готовый сорваться с губ майора вопрос.

– Почему Егоров бухнул такую глупость, не ведаю. Может, ее тамошние писаки сочинили?

Может быть, может быть… Но тамошние писаки могли сочинить эту глупость только в том случае, если какую-то информацию о выборах все-таки получили от самого Егорова.

– Позвольте задать еще несколько вопросов, – обескураженно спросил Марков. – А чем вы объясняете, что Егоров снял свою кандидатуру? Что он сказал?

– Ничем не объясняю, – словно отрезал академик. – Самоотвод дело личное, он мне ничего по этому поводу не говорил, а я не спрашивал.

– Может быть, Егоров опасался соперников и решил избежать… – Он замялся в поисках слова помягче.

– Вы хотели сказать – провала? – снова угадал Ракитянский. – Ни в малейшей степени. Ну, Болтянский, как я уже сказал, вообще не конкурент. Что же касается Боброва, то у него шансов пройти было никак не больше, чем у Егорова. Научный потенциал обоих весьма высок и приблизительно равен. Будь у нас две вакансии, я бы лично голосовал за обоих. Полагаю, что оба бы и прошли.

– В своем заявлении Егоров, – припомнил Марков, – назвал Боброва выскочкой в науке, креатурой академика-секретаря вашего отделения.

– Чушь собачья! – уж совершенно не по-академически выругался Ракитянский. – Я не читал этого заявления Егорова, но теперь совершенно убедился, что или Александр Иванович в самом деле спятил в этом паршивом Бредене, уж не знаю с чего, или это заявление ему, точнее, за него кто-то состряпал. Валентин Михайлович Бобров и Егоров прекрасно знали цену друг другу. Насколько мне известно, они и дружили с незапамятных времен. Что же касается академика-секретаря, то все обстоит как раз наоборот. Он никогда не скрывал, что больше симпатизирует как раз Егорову.

Словно для того, чтобы дать время своему директору поостыть, в разговор снова вступил Шевчук.

– Я хорошо знаю и Боброва. С Егоровым он учился одновременно в институте, кажется, даже в одной группе. Вместе к нам распределились. В соавторстве сделали свои первые работы. Затем их пути разошлись. Валентин Михайлович лет семь назад, сразу после защиты докторской, получил приглашение в ленинградский институт, занимающийся проблемами сугубо оборонного значения. И Егорова приглашал к себе перейти, Александр Иванович не согласился, уж не знаю почему.

Затем Шевчук добавил, что, насколько ему известно, Бобров, когда приезжал в Москву, гостиницу никогда не заказывал, останавливался только у Егоровых.

– А кто родственники Боброва? – спросил Марков. – В заявлении был намек, что весьма высокопоставленные…

Если академик на подобный вопрос рассердился, то Шевчук рассмеялся.

– Да какие там высокопоставленные! Я председательствовал на собрании, когда Валентина Михайловича в партию принимали. Отец был старшина-сверхсрочник, сапер, погиб при разминировании на Смоленщине чуть не в пятидесятом году. Мать бедствовала с ребенком без образования и профессии. А родители жены, запамятовал, как зовут, колхозники пензенские. Сейчас, поди, пенсионеры уже. И Егорову это известно куда лучше, чем мне…

Простившись с академиком, Марков перешел в кабинет Шевчука на том же четвертом этаже. Первой, по списку, Шевчук пригласил Марию Степановну Долгушину, сам же, прихватив какие-то бумаги, деликатно удалился в соседнюю просторную комнату, в которой, судя по длинному столу, проводились заседания институтского парткома.

Долгушина была дамой лет за сорок, тщательно следящей за своей фигурой и внешностью. К женщинам таким майор относился с уважением и пониманием, но и с некоторой опаской. В мыслях, высказываниях и поступках они бывали непредсказуемы. Держалась Долгушина с достоинством, правда, несколько более подчеркнутым, чем требовалось. Видимо, Шевчук предупредил ее о предстоящей встрече, потому что, едва присев на предложенное кресло, она уверенно заявила:

– Вас интересует бегство Егорова за границу. Не так ли?

– Почему бегство? – осторожно спросил Марков.

– А как иначе это можно квалифицировать? Бегство… То есть измена, предательство! Бросить Родину, которая дала ему все – образование, работу, положение…

Глаза Долгушиной воинственно блеснули за чуть притененными стеклами красивых очков, похоже, французского происхождения, как, впрочем, и духов.

– Подождите, Мария Степановна, – прервал ее Марков. Он уже понял, что имеет дело с классическим типом изобличительницы в каждом ближнем как действительных, так и мнимых пороков. – Ни вы, ни я пока не вправе давать столь безапелляционные оценки Егорова. Для этого мы не располагаем фактами. Вы, насколько мне известно, проработали с Егоровым несколько лет. Расскажите мне, что вы о нем знаете.

– Пожалуйста! – с каким-то вызовом передернула плечами Долгушина, – Только можно, я закурю?

– Да, конечно. Геннадий Васильевич человек курящий и в обиде на дым не будет.

Марков подвинул к Марии Степановне большую хрустальную пепельницу, предварительно высыпав из нее в корзину старые окурки. Долгушина достала пачку «Явы», щелкнула зажигалкой, нервно и жадно сделала подряд несколько затяжек. Потом заговорила. Быстро, не давая никакой возможности прервать себя хоть словом.

– Егоров типичный карьерист. К тому же меркантильный человек. Главное для него – деньги. Ну и престиж, конечно. Впрочем, в наше время престиж и деньги одно и то же. Все его диссертации, труды так называемые – только для денег. И все под личиной скромного советского ученого. Фанатика науки. А между тем исследователь, тем более теоретик он весьма посредственный. Это мои наблюдения, а я редко ошибаюсь в людях.

«Мне бы хоть толику такой самоуверенности», – тоскливо подумал Марков, но вслух произнес совсем другие слова:

– Простите, Мария Степановна… Какую должность вы занимаете?

Долгушина оскорбленно вытянулась.

– Я старший лаборант. Видите ли, на втором курсе вышла замуж. Родился ребенок, пришлось институт оставить. Но какое это имеет отношение к делу Егорова?

– Просто мне интересно, на каком основании вы пришли к выводу, что Егоров посредственный ученый?

Долгушина занервничала, на лице ее выступили некрасивые пятна.

– Я знаю многих выдающихся ученых. И знаю, как относится руководство к настоящим ученым. Если бы Егоров был таким, наш отдел не был бы в загоне.

– В чем это проявляется? – удивился Марков. Впрочем, молниеносному ответу он удивился еще больше.

– Уже три года нам не выделяют путевки на юг в «бархатный» сезон. И заказы продовольственные к праздникам получаем в последнюю очередь.

– Что, дефицитные продукты не достаются?

– Этого еще не хватало! – возмутилась женщина. – Заказы одинаковые, но сотрудники нашего отдела в установленной месткомом очереди получают последними. Это нас оскорбляет. Неужели